Тень мальчика - Страница 80

Он запустил руку ей под юбку – край трусиков был уже влажным. Ни на секунду не прекращая рассказывать французские анекдоты, приподнял плотно облегающую ткань и осторожно провел пальцем по промежности, горячей и скользкой. Повернулся и закрыл ее спиной, чтобы никто из комнаты не видел, что происходит на балконе.

Был ли он под кайфом? Может быть… выкурил джойнт или что-то в этом роде. В те времена случалось, что он нарушал данное себе слово, но как-то все обходилось. Во всяком случае, память не сохранила раскаяния и стыда за рецидив. Но уж во всяком случае, никакими моральными императивами он себя не обременял. В то время уж точно. Тогда он смотрел на это, как Робин Гуд на налоговую политику: взять у богатых и отдать бедным.

Тем более, что тогда ничего, кроме презрения, к Клингбергу, он не испытывал: трус, зубрила… теперь уже не вспомнишь, но вполне возможно – просто хотел насолить им, черт бы побрал их безмятежное существование.

Она приехала два дня спустя, в субботу, когда Джоель гостил у деда в Юрхольмене. Почему-то выбрали постель Клингберга. Потом она расплакалась, вдруг начались муки совести.

В воскресенье вернулся Клингберг. Катц даже не озаботился замести следы. В постели Джоеля лежала упаковка от презервативов, забытая ею шаль валялась на полу. Клингберг спросил – неужели правда, а Данни расхохотался в ответ. Не понимаю, сказал тогда Клингберг. Уходя, обернулся в дверях – ты единственный человек, которому я верил.

Вот она откуда, эта фраза. Чтобы угадать сарказм, надо знать ее происхождение.

Вскоре после этого они закончили школу военных переводчиков, демобилизовались, и Катц был совершенно убежден, что они с Клингбергом никогда больше не встретятся.

Он проснулся ночью от барабанного боя. Эта фотография на могиле… неужели это и в самом деле Кристофер? И если да, то как это может быть? Данни опять вспомнил Ингрид. Тогда эта история не казалась ему важной: случайная связь, одна из многих, и никаких угрызений совести по этому поводу он не испытывал. Что ж, таким он был тогда, и именно потому, что он не придал приключению никакого значения, оно начисто стерлось из памяти. Правда, не без помощи многочисленных наркотических загулов в последующее десятилетие.

Непогода утихомирилась, может быть, временно. Он лежал с открытыми глазами и прислушивался к барабанам. Бесконечная дробь, с безукоризненным и причудливым ритмом, отличающим негритянскую музыку. Посмотрел на телефон на тумбочке – немного заряда еще осталось. Но теперь он был уверен: Клингберг больше не позвонит.

Встал и оделся. Шорох тараканов на полу. Он еще вчера их приметил – большие, черные, похожи на средневековых рыцарей. Катц никак не мог сосредоточиться – его переполняло чувство абсолютной нереальности происходящего. Как он сюда попал… где все это началось.

Он вышел на улицу.

Пейзаж тоже нереален. В просветах между паутиной облаков – крупные незнакомые звезды. Барабанная дробь звучала теперь как-то не так, хотя определить, в чем заключается это «не так», он не мог.

Данни пошел мимо бараков к плантации. В темном небе с непостижимой скоростью проносились летучие мыши. Они уворачивались от статных ветвей высаженных когда-то королевских пальм, кувыркаясь, как воздушные акробаты. Над горизонтом на невидимой нити висела большая, налитая мертвым восковым свечением луна. Серебристая трава напоминала волчью шерсть, безмолвно и угрожающе шевелящуюся в лунном сиянии.

Данни казалось, что он идет на звук барабанов. Миновал мельницы и вышел в открытое поле. Там, где кончалось серебряное поле, непроницаемой черной стеной громоздились джунгли. Где-то между древесными стволами угадывался слабый трепещущий свет.

Он пошел вдоль обводнительной канавы. От застоявшейся воды пахло гниющими растениями. Из-под ног молча выскакивали большие, тоже серебристые от луны лягушки. На опушке Данни обнаружил нечто вроде прорубленного, скорее всего с помощью мачете, портала, а дальше в глубь леса шла тропа. Барабанный бой не прекращался, в него иногда вплетались, удивительным образом не нарушая ритма, тоскливые вопли разбуженных попугаев.

Он шел минут пять. Наконец, перед ним открылась большая поляна. Строго посередине в яме пылал костер. Он быстро отступил и встал между деревьев так, чтобы никто его не увидел.

Экстатический непрерывный танец. Человек пятьдесят, прихлопывая в ладони и вихляя задами, приседающими прыжками двигались по кругу. Пожилой негр, уже сильно пьяный, запрокинув голову, сделал несколько глотков из бутылки с ромом и передал ее совсем юному мальчику. Тот выпил, замер на секунду и с закрытыми глазами занял свое место в цепочке. По периметру сидели на корточках голые по пояс барабанщики. Пожилая женщина трясла большую круглую погремушку, по форме напоминающую бубен. Все одеты в немыслимое, нищенское тряпье.

На стуле рядом с музыкантами совершенно неподвижно сидел человек, целиком покрытый простыней. На коленях – ярко-желтый на белой ткани человеческий череп с сигарой в зубах. Пустые глазницы прикрыты летчицкими очками. Человек под простыней сидел совершенно неподвижно.

Один из танцующих подошел к костру, достал тлеющий уголь и откусил от него большой кусок. Пока он жевал горячий уголь, одна из женщин терла ему спину живой курицей, заунывно, но очень громко напевая что-то на дикой смеси креольского и французского. Молодые девушки подбегали к врытым в землю бамбуковым столбикам, страстно обнимали их и в экстазе падали на землю, задрав юбки и широко раздвинув ноги, точно ждали немедленного соития с этими столбами.